тенденциозные исследования, бесспорно, первые номинанты на Шнобелевскую премию. Но еще больше раздражают бездумные и некритичные инвективы ведущего журналиста. Восточные немцы остаются бедными не из-за того, что неправильно вкладывают свои деньги по примеру живущего за углом олимпийского чемпиона. Они остаются бедными, потому что не смогли сколотить капитал в прошлом и редко способны сделать это в настоящем. До 1961 года ГДР пережила двойной исход: с одной стороны, Советский Союз в качестве репараций демонтировал инфраструктуру и оборудование крупных промышленных предприятий, а вместе с ними зачастую вывозил и квалифицированный персонал ради ноу-хау; с другой стороны, крупные компании, такие как Carl Zeiss из Йены или Horch/Audi из Цвикау, переехали на Запад, туда же перебрались зажиточные буржуа, состоятельный средний класс и молодые, хорошо образованные люди. Brain drain и capital drain[162] первого порядка. Крупная частная собственность до конца существования государства ГДР находилась под тотальным идеологическим надзором, впрочем, для нее и не было никакой экономической основы.

Как это выглядит теперь, по прошествии более тридцати лет? Крупные компании на Востоке тоже в руках Западной Германии, а число их директоров, социализированных на Востоке, уже давно, вплоть до 2022 года, составляет менее одного процента[163]. Большая часть жилой недвижимости на Востоке принадлежит западным немцам, поскольку у них был и есть капитал для ее покупки. Восточные же немцы из-за прежнего запрета на накопление капитала особенно ничего не унаследовали, не заработали, ибо, во-первых, как я уже говорил, заработная плата на Востоке значительно ниже, а во-вторых, восточные немцы ни в одной из социальных сфер не достигают руководящих постов в репрезентативном количестве. Другими словами, они не поднимаются туда, где можно обрести деньги и власть. Причины комплексны, но вслед за Бурдьё мы вправе прямо говорить о «структурном лицемерии».

При желании примеры можно приводить и приводить. Восток не может инвестировать свои деньги неправильно, потому что у него их, как правило, нет и не предвидится.

С учетом данных, подтверждающих неравенство, несправедливость, разнообразные формы ущемления интересов, дискриминацию и стигматизацию, равно как и существование толстого, непроницаемого стеклянного потолка, приписывать «нытье» Востоку – на самом деле ошибочный подход во всех отношениях; удивлен, что люди еще не выходят в желтых жилетах[164]. Реальность, пусть и представленная в абстрактных числах, и есть подлинный «скандалон»[165], который надо во всеуслышание «скандализировать», чтобы он дошел до сознания. Только не следует его раздувать и выставлять социальной катастрофой, не говоря уже о систематическом (или системном) нанесении оскорблений, цифрами не улавливаемых, ибо они проявляются в тонких отличиях, которые Бурдьё описал как мощный механизм исключения в социальной селекции.

Чтобы проиллюстрировать практические последствия этих абстрактных процентов, хочу присовокупить немудреный расчет: от предполагаемой щедрой месячной брутто-зарплаты в 4000 евро на Западе при разнице в 22 процента на Востоке остается 3120 евро. В итоге валовая разница составляет более 10 000 евро в год, то есть 48 000 евро на Западе и 37 440 евро на Востоке. За один год! Приемлемо? «Нормально»? За десять лет более 100 000 евро. И это только среднее значение. А если различие больше, проблема умножается. Каждый может себе представить, что значат такие различия в реальности жизни, как сильно расходятся возможности и как это отражается на детях и внуках, например на перспективах их обучения. Таким образом, Восток стабильно остается исключенным из процесса накопления капитала, приобретения собственности и так далее. Такой феномен известен из глобальных исследований бедности: родившийся бедным, скорее всего, так и останется бедным, не важно в какой стране. Юрген Хабермас прав, когда пишет, что до 1989 года у Востока не было публичной сферы, но не появилась она и после[166], то же самое можно экстраполировать и на деньги: до 1989 года на Востоке не было денег, не появились они и после. Причины разные, результат тот же. Восточная собственность прекрасно улеглась в руки западных немцев. По мнению Инго Шульце, нигде во всей Европе местные не владеют столь малым, как люди на Востоке: «Сегодня нет такого региона в Европе, где населению принадлежит так мало земли, на которой оно живет, так мало недвижимости и предприятий, которые оно может назвать своими, как в Восточной Германии»[167]. И с такой реальностью Восток должен «свыкнуться» и «смириться»? Не выйдет. Реальность заявит о себе, обернувшись серьезной проблемой для самой демократии, что мы уже видим в весомом количестве голосов, отданных за правоэкстремистскую АдГ. До 1989 года человек на Востоке в условиях оккупации и диктатуры был бесправным и заключенным; с 1990 года – бесправным и исключенным Западом.

Подведу итог. С 1989 года в преобладающем дискурсе «Восток» означает в первую очередь уродство, глупость, лень, а также расизм, шовинизм, правый экстремизм и бедность, то есть во всех отношениях упадок – и это лишь наиболее важные из ловко внушенных Западом характеристик, коими он так изящно оттенил свое самовосприятие. Напротив, «Запад» означает (старую) Федеративную Республику, а именно Германию в ее исконном смысле, воплощающую красоту, ум, трудолюбие, а также открытость миру, свободомыслие, демократию и богатство, то есть успех во всех отношениях – конечно, в самоидентификации самого Запада. «Восток» – это то, чего вы не хотите для себя, всегда чужой и противоположный, стоящий на низшем уровне цивилизации. В Древней Греции таких людей называли попросту варварами. Поэтому от Востока непреложно требуют: «нормализуйся!» – что бы это ни значило – и в то же время целенаправленно мешают ему, используя политику силы, экономику и медиа. У Востока нет будущего, пока его оценивают по происхождению[168].

5. «Восток» Востока: Саксония

Говорить о Востоке – это прежде всего говорить о «Востоке» Востока, о Саксонии, где очерченные проблемы возведены в степень. Ни у какой другой федеральной земли нет столь дурного имиджа, за ней прочно закрепился дискурсивный образ бывшей ГДР и Востока в целом. Вот в различных СМИ ее и преподносят, по обыкновению в пренебрежительном тоне, как лицо Востока и беспрестанно топчут. Отторжение вызывают две вещи: во-первых, смесь ксенофобии и правого экстремизма, во-вторых, диалект, порождающий неприязнь. К первому вернемся позже, а сейчас коротко по второму пункту. Насмешки над саксонским диалектом вошли в моду задолго до 1989 года и на Востоке, и на Западе, вероятно, в связи с Вальтером Ульбрихтом и его фальцетом, который породил бесчисленные шутки. Томас Розенлёхер даже называл его «ульбрихтским языком»[169]. Еще до падения Берлинской стены в силу обстоятельств саксонский диалект, будучи обыкновенной локальной разновидностью, в общественном восприятии «повысился в ранге», став олицетворением Востока в целом, то